Главная

Интервью с Эриком Лидсом, 2006
Часть первая
Перевод drittunge

TheLastMiles.com: Эрик, расскажите немного о себе.

Eric Leeds: Я родился 19 января 1952 года в Милвауки, Висконсине, где я жил до 7 лет. Потом мы переехали в Ричмонд, штат Вирджиния, и прожили там с 1959 до 1966 года. Мой отец работал розничным торговцем, и поэтому нам приходилось много переезжать.
Когда мне было 14, мы перебрались в Питтсбург. Там я окончил школу и гимназию – там я прожил 18 лет. Там же началась моя музыкальная карьера. Я учился играть на саксофоне с Эриком Клоссом, одаренным музыкантом из Питтсбурга. Когда ему было 16 лет, он подписал контракт с Prestige Records и выпустил несколько успешных джазовых альбомов. Он записывался с барабанщиком Джеком ДиДжонеттом, кейбордистом Чиком Кореа и басистом Дейвом Холландом из ритм-секции Майлза Девиса. Он записывался также с Пэтом Мартино и людьми этого калибра. Он был моим ментором, и мне была дана счастливая возможность знать его лично и учиться у него.

TLM: Что вдохновило Вас на игру на саксофоне?

EL: Все очень просто. Я стал музыкантом из-за Рея Чарльза, а саксофонистом из-за Дэвида «Головешки» Ньюмана (который играл в группе Чарльза). Мой брат приучил меня в основном к R'n'B. Когда мне было около восьми или девяти лет, я увлекся Реем Чарльзом благодаря моему брату Алану! Эта музыка вскружила мне голову и, таким образом, я привык к тенорному саксофону Ньюмана. Когда мне было где-то десять лет, я сказал: «Я хочу это попробовать». Я тогда уже начинал слушать джаз. Сначала я играл на альте, т.к. тенор был для меня физически великоват, но, уже будучи в гимназии, я начал всерьез играть баритон саксофон – и он оставался моим главным инструментом в период обучения в колледже. Но, в конце концов я пришел к тенору, к которому стремился, хотя я иногда играю баритон.

TLM: Что Вы делали до того, как вступили в группу Принса?

EL: Я рос в то время в Питтсбурге, подрабатывал фрилэнсом, играл на всяких джазовых концертах, образовал собственную группу, очень успешную, фанковую R'n'B танцевальную группу Takin' Names. Мы играли прогрессивный джаз-фьюжн, похожий на Майлза, чтобы хоть как-то пробиться. Хотя мы старались играть по-разному, выступали в основном в танц-клубах Питтсбурга. Это было в конце 70-х и тогда много чего было можно. Если вы хотите быть в составе группы на разогреве и играть фанк, то я думаю, что лучших времен и нельзя найти. Мы сами тогда еще кое-что сочиняли, и фактически многое из этого я использовал в своих собственных альбомах спустя 15, 20 лет!

TLM: Как Вы попали в тусовку Принса?

EL: После шести-семилетней работы в «барной» группе, я как бы немного «перегорел». Мой трубач Мэтт Блистан (тот самый, который играл с Принсем под псевдонимом Атланта Блисс) переехал в Атланту, а спустя несколько месяцев я присоединился к нему и стал с ним тусоваться везде. На самом деле я мало чего делал в Атланте, просто наигрывал где-нибудь в клубах, занимался фрилэнсом и пытался найти какое-то свое место в жизни. В то время мой брат Алан уже работал с Принсем. Это было в 1984 году, группа Time как раз распалась, а Принс создавал новую группу под названием The Family. И ему в первый раз понадобился саксофонист. Алан тогда уже упоминал меня Принсу и даже давал ему пару кассет с моими записями. Принс был по-настоящему заинтригован, и ему нужен был новый музыкант в группе, и поэтому он сказал Алану: «Позвони своему брату и спроси, хочет ли он прилететь сюда и сделать несколько записей». Вот так я и вошел в его тусовку.

TLM: Вы волновались, когда он Вам позвонил?

EL: Я не был особым фанатом Принса – на самом деле меня не очень интересовала его музыка. Было несколько песен, которые мне нравились, но я не думаю, что у меня в то время были его альбомы – он не был моим кумиром, хотя мой брат с ним и работал тогда. Алану пришлось уговаривать меня несколько недель, чтобы я хоть немного заинтересовался.
Но потом я подумал: «Это глупо. Самое плохое, что может случиться, это если я не захочу с ним работать, или он откажется работать со мной, а мне все равно заплатят!» Алан мне еще сказал: «Неважно, что ты сам думаешь о его музыке или о нем, но знай, что этот парень – выдающийся музыкант, и если что, то ты именно так о нем и думай!» Я был рад, что мне на самом деле понравилась музыка, над которой мы работали, но еще более важным было то, что я начал понимать, что этот парень и вправду был особенным. И это таким образом задало тон моим отношениям с Принсем.
Я не являюсь его фанатом, и я скорее заинтересован в его музыке. То, что стало основой всех моих лет и опыта работы с ним – это осознание того, что он является по-настоящему выдающимся музыкантом. Даже если та музыка, над которой мы работали, мне не очень нравилась – т.е. я вряд ли бы стал слушать ее у себя дома, - это было неважно. Сам процесс участия в создании его музыки был очень интересным.

TLM: Опишите, пожалуйста, Вашу первую встречу с Принсем.

EL: Я готовился работать над некоторыми песнями, которые он уже сделал. Я зашел в студию, где он сидел, и первое, что он мне сказал, было: «Я тебе могу дать кассету с песнями, чтобы ты с ними «пожил» пару дней». И улыбнулся. Я тоже улыбнулся и ответил: «Ты знаешь, я, конечно, могу так сделать, но я пришел с моим саксофоном. Ты здесь, я здесь – может, немного поиграем, а?» Тогда он похихикал и сказал: «Ладно». На самом деле я не хотел его как-то поразить своим ответом, это было типа – если ты здесь, зачем идти домой и играть там? Я думаю, что ему понравилось, что я сразу захотел с головой уйти в работу и быть готовым ко всему.

TLM: Вы ранее сказали, что вы поняли тогда, что Принс был очень особенным. В чем это проявлялось?

EL: Ну, есть в нем, например, такое, что он может быть очень спонтанным в своей работе в студии и своем подходе к музыке, что я обычно больше отношу к людям из джазовых кругов. В традиционном смысле слова Принс не является джазовым музыкантом, и к тому же у него нет настоящего музыкального образования, которое есть у джазистов, но у него есть чувство спонтанности – либо в студии, либо на репетиции, и в жизни тоже, что более соответствует джазовой этике. Кстати, очень редко встречается у настоящих джазистов, с которыми я играл! (смеется). Мне это очень знакомо, потому что я из этого вышел.

Было интересно иногда, когда он пытался найти разные способы использовать то, что я предлагал ему к его музыке. Иногда он вдруг находил во мне такое, о чем я даже не подозревал, и что я обычно бы не делал, если бы не он. Это обогащало меня, как музыканта. Иногда он мне говорил: «Слушай, я не хочу, чтобы ты играл эту песню, как ты привык. Я хочу, чтобы ты сыграл ее, будто бы в первый раз взял в руки саксофон». Моей первой реакцией на это было: «У меня есть звучание, над которым я работал более двадцати лет!» Но потом я подумал, что это было похоже на то, что Майлз обычно говорил своим кейбордисту Херби Хэнкоку, саксофонисту Уэйну Шортеру, барабанщику Тони Уиллиамсу и басисту Рону Картеру: «Я вам, ребята, плачу, чтобы вы пробовали и репетировали. Я не хочу, чтобы вы играли, как вы знаете, как надо играть – я хочу, чтобы вы играли, как если бы вы не знали, как играть». Иногда Принс просил меня прийти в студию и положить партию духовых на песню. Может быть, сама песня мне не была интересна, но он оставлял меня с ней наедине, чтобы я ее доработал, а сам уходил. Иногда он мне давал какие-то инструкции, или же он просто говорил: «вот тебе песня – делай с ней что хочешь». Если сама песня для меня ничего не значила, то я обычно не парился, потому что на нее было легко наложить какие-то мои собственные клише и просто отдать ему, то, что я думал, ему бы понравилось.
Но другое дело было, когда он был в студии. У него был нюх на музыку, которая мне нравилась, а иногда и на такую, которая мне не нравилась. Тогда он смеялся и говорил: «Тебе надо играть, как настоящему рок-н-рольщику – выжми из себя все!» Меня это не очень раздражало, т.к. это была такая ситуация, когда я думал, что мне она не очень подходит, но зато я могу помочь ему сделать то, что он хочет. И тогда он выжимал из меня то, что я обычно не делал, и мне это тоже шло на пользу.
Иногда, даже совсем нетрадиционный стиль игры на трубе удивлял меня самого, что я так могу. Я по-разному к этому относился, и были времена, когда я даже думал: «Ого, из этого может получиться что-то особенное». То есть стоит раскрепощать иногда сознание! Таким образом, его манера работы в студии и обращения с инструментами помогло мне укрепиться в сознании, что я также могу использовать это с пользой. В то время я уже был готов работать над моим собственным материалом и, я думаю, что благодаря Принсу, я понял к чему мне нужно стремиться.

TLM: Каковы были ваши отношения с Принсем с музыкальной точки зрения?

EL: Концептуально как музыкант я уже сложился к тому времени, когда я познакомился с ним. Я не могу сказать, что он на меня как-то повлиял или определил мой путь после моей встречи с ним. Мне уже было тридцать два года, когда я с ним познакомился, и я был старшим в группе. Еще я был единственным в группе, кто уже состоялся как музыкант, в то время как остальных он поднимал с колен. Еще один важный момент – я играл на инструменте, на котором он сам не играл, и с самого начала это дало мне возможность определить и развить мою роль в его музыке по сравнению с другими членами группы. Принс смотрит на жизнь, как будто бы это фильм. Он сам звезда, он сам себе режиссер, продюссер, сценарист, дизайнер костюмов и менеджер по спецэффектам. В основном, он любит задейстовать всех, кого он знает, в качестве актеров в его фильме, и если это вас устраивает – то все нормально. Но у меня была возможность как бы не участвовать в его фильме и в то же время быть рядом с ним. К тому же я уже знал Джеймса Брауна, потому что мой брат Алан был его менеджером – я вообще его знал с 14-летнего возраста – так что такое вот полезное знакомство помогло мне приобрести вес в работе с Принсем. Это помогало мне в течение долгого времени, до той поры, пока это не начало работать против меня! У нас с Принсем были свои разборки и сходки в течение последних 10 лет, что отнюдь не является уникальным для тех, кто когда-нибудь вообще с ним работал.

TLM: Вы хотите сказать, что работа с Принсем одновременно является и вдохновением и серьезным испытанием?

EL: Да, конечно. Многое из того, что случилось в моей карьере, случилось благодаря Принсу. Это не похоже на то, что я когда-то знал Майлза или других музыкантов. То, что я работал с ним, помогло мне развиться дальше и получить признание. Никогда не знаешь, как жизнь обернется, но я, конечно, не жалею ни одного дня, проведенного в работе с Принсем.

TLM: Как Принс подготавливал своих музыкантов к новым записям? Были ли у вас ноты, например?

EL: Нет. Он не читает и не пишет нот. В то время, когда я был у него в группе, только я и трубач Мэтт Блистан могли читать ноты с листа. В основном все играли на слух. Но Принс, например, знает различие между нотой E минор и Е мажор, но что касается чтения нот как таковых – он этого не знает. То есть в основном ему было трудно напеть или сказать мне, как играть какую-то трудную часть. Часто он просто смотрел на меня и спрашивал: «Ты здесь что-нибудь такое слышишь?» Или если это было соло, то он мне просто давал возможность сыграть это самому. Вы никогда не знаете, как пойдет процесс над заданной песней, пока вы не начнете над ней работать. Часто было так, что он оставлял песню в студии с инструкциями для меня, или же целый список песен давал мне и говорил: «вот тебе песни – делай, как хочешь». Он не всегда использовал то, что я ему предлагал, но время от времени он это делал. Если он использовал мой труд – меня это устраивало. Если нет, то я просто продолжал работать в студии.
Нельзя было позволять себе обижаться на него из-за того, что ему что-нибудь из этого не нравилось. Иногда мне думалось, что он просто взял и испортил все, что я сделал, а, в конечном счете, я приходил к выводу, что это было не так уж и важно. Это была его музыка, его видение музыки. Иногда он начинал исполнять какую-то линию в песне, а потом вдруг в середине говорил: «тут что-то получается – ты не слышишь?» Тогда я что-нибудь вносил своего, а он своего. И к концу песни мне было уже нелегко понять, что мое, а что его – сама песня была намного лучше, чем ее части. Обстоятельства были очень интригующими для меня, т.к. в процессе мы как бы пытались залезть друг другу в башку. У него такие же отношения были с другими, например, с Шейлой и, конечно, с Вэнди и Лизой. В концептуальном плане, Вэнди и Лиза были единственными музыкантами в его группе, которые могли повлиять на него на каком-то духовном уровне – у них был настоящий творческий союз, какого у него не было ни с кем ранее.
Мои отношения с ним складывались в рабочем ключе, и я думаю, что еще, включая замечательную барабанщицу и перкюссионистку Шейлу И, эти отношения были очень важными. Самая интересная и оригинальная музыка, в моем понимании, рождалась у нас, когда в студии были я, Принс, Шейла, Вэнди и Лиза. И мы просто репетировали и играли. У меня есть несколько записей с таких студийных концертов. Просто инструменталки, когда мы играли без конца и без перерыва. Я думаю, что это вряд ли когда-нибудь издадут – мы играли лишь для собственного удовольствия. Вэнди и Лиза на самом деле не были связаны с джазовой средой, но зато у них тоже была эта способность к спонтанности. Наш творческий союз был хорош именно тем, что мы могли спонтанно играть какую-нибудь музыку, что, в конце концов, приводило к чему-то стоящему. Может быть, это не было чем-то, что напоминало традиционный джаз, но атмосфера была очень похожей. Когда Принс хотел быть спонтанным, он был таким!

TLM: Что, на Ваш взгляд, является самым интересным из музыки, которую Вы записывали с Принсем?

EL: Как ни странно, мои любимые песни Принса не имеют никакого отношения ко мне. Нет ни одного его альбома, который я прослушал бы от начала до конца, я обычно некоторые песни пропускаю. Я еще хочу сказать, что Принс является одним из самых эклектичных музыкантов нашего времени. Те песни, которые я обычно слушаю – те, которые мы с Аланом обычно называли «магазинные песни». Я очень люблю "Ballad of Dorothy Parker" [на альбоме Sign 'O' The Times] – одна из моих самых любимых песен Принса. Интересно, что именно ее он мне дал на доработку, но ничего оттуда не взял. Она сама по себе была уже идеальной. Еще мне нравятся "Anotherloverholenyohead" из Parade. Мне нравится песня Вэнди и Лизы "Mountains." [также на Parade]. И еще одна песня, которая не была реализована. Ее написали Вэнди с Лизой, у нее было несколько названий, вроде "Welcome To The Rat Race," но на самом деле она называлась "Life Is Like Looking For A Penny In A Large Room With No Light,". Это Шейла, Вэнди, Лиза, Принс и я сделали ее – и она осталась одной из моих самых любимых. Еще я люблю "Girls & Boys." [Parade]. "Strange Relationship" [Sign 'O' The Times] я просто обожаю.

Часть вторая